Неточные совпадения
Еще во времена Бородавкина летописец упоминает о некотором Ионке Козыре, который, после продолжительных странствий по теплым морям и кисельным берегам, возвратился в родной город и привез с собой
собственного сочинения книгу под названием:"Письма к другу о водворении на
земле добродетели". Но так как биография этого Ионки составляет драгоценный материал для истории русского либерализма, то читатель, конечно, не посетует, если она будет рассказана здесь с некоторыми подробностями.
А мы, их жалкие потомки, скитающиеся по
земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха, кроме той невольной боязни, сжимающей сердце при мысли о неизбежном конце, мы не способны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для
собственного счастия, потому, что знаем его невозможность и равнодушно переходим от сомнения к сомнению, как наши предки бросались от одного заблуждения к другому, не имея, как они, ни надежды, ни даже того неопределенного, хотя и истинного наслаждения, которое встречает душа во всякой борьбе с людьми или с судьбою…
Если они уже действительно любили справедливость и добро своей
земли, не следовало бы им оскорбиться на надменность моего обращения, следовало бы им подавить в себе
собственное честолюбие и пожертвовать своей личностью.
Только местами вдруг высовывался какой-нибудь не виданный
землею чепец или даже какое-то чуть не павлиное перо в противность всем модам, по
собственному вкусу.
Следя за ходом своей
собственной страсти, как медик за болезнью, и как будто снимая фотографию с нее, потому что искренно переживал ее, он здраво заключал, что эта страсть — ложь, мираж, что надо прогнать, рассеять ee! «Но как? что надо теперь делать? — спрашивал он, глядя на небо с облаками, углубляя взгляд в
землю, — что велит долг? — отвечай же, уснувший разум, освети мне дорогу, дай перепрыгнуть через этот пылающий костер!»
Это волновало ее до чрезвычайности. Почему-то она представляла себе, что торговая площадь, ежели приложить к ней руки, сделается чем-то вроде золотого дна. Попыталась было она выстроить на своей усадебной
земле собственный корпус лавок, фасом на площадь, но и тут встретила отпор.
Творческий опыт не есть рефлексия над
собственным несовершенством, это — обращенность к преображению мира, к новому небу и новой
земле, которые должен уготовлять человек.
Мне ничего не говорило «материнское лоно», ни моей
собственной матери, ни матери-земли.
Только в стрельбе с подъезда к птице крупной и сторожкой, сидящей на
земле, а не на деревьях, собака мешает, потому что птица боится ее; но если собака вежлива, [То есть не гоняется за птицей и совершенно послушна] то она во время самого подъезда будет идти под дрожками или под телегой, так что ее и не увидишь; сначала станет она это делать по приказанию охотника, а потом по
собственной догадке.
Селезень присядет возле нее и заснет в самом деле, а утка, наблюдающая его из-под крыла недремлющим глазом, сейчас спрячется в траву, осоку или камыш; отползет, смотря по местности, несколько десятков сажен, иногда гораздо более, поднимется невысоко и, облетев стороною, опустится на
землю и подползет к своему уже готовому гнезду, свитому из сухой травы в каком-нибудь крепком, но не мокром, болотистом месте, поросшем кустами; утка устелет дно гнезда
собственными перышками и пухом, снесет первое яйцо, бережно его прикроет тою же травою и перьями, отползет на некоторое расстояние в другом направлении, поднимется и, сделав круг, залетит с противоположной стороны к тому месту, где скрылась; опять садится на
землю и подкрадывается к ожидающему ее селезню.
Гнездо перепелки свивается на голой
земле из сухой травы, предпочтительно в густом ковыле. Гнездо, всегда устланное
собственными перышками матки, слишком широко и глубоко для такой небольшой птички; но это необходимо потому, что она кладет до шестнадцати яиц, а многие говорят, что и до двадцати; по моему мнению, количество яиц доказывает, что перепелки выводят детей один раз в год. Перепелиные яички очень похожи светло-коричневыми крапинками на воробьиные, только с лишком вдвое их больше и зеленоватее.
Ветер шевелил прядь волос, свесившуюся из-под его шляпы, и тянулся мимо его уха, как протяжный звон эоловой арфы. Какие-то смутные воспоминания бродили в его памяти; минуты из далекого детства, которое воображение выхватывало из забвения прошлого, оживали в виде веяний, прикосновений и звуков… Ему казалось, что этот ветер, смешанный с дальним звоном и обрывками песни, говорит ему какую-то грустную старую сказку о прошлом этой
земли, или о его
собственном прошлом, или о его будущем, неопределенном и темном.
Он доказал ему невозможность скачков и надменных переделок, не оправданных ни знанием родной
земли, ни действительной верой в идеал, хотя бы отрицательный; привел в пример свое
собственное воспитание, требовал прежде всего признания народной правды и смирения перед нею — того смирения, без которого и смелость противу лжи невозможна; не отклонился, наконец, от заслуженного, по его мнению, упрека в легкомысленной растрате времени и сил.
Рабочие не имели даже
собственного выгона, не имели усадеб — тем и другим они пользовались от компании условно, пока находившаяся под выгоном и усадьбами
земля не была надобна для работ.
Всякую промысловую работу Родион Потапыч прошел
собственным горбом и «видел на два аршина в
землю», как говорили про него рабочие.
Это враждебное чувство к
собственному детищу проснулось в душе Родиона Потапыча в тот день, когда из конторки выносили холодный труп Карачунского. Жив бы был человек, если бы не продала проклятая Рублиха. Поэтому он вел теперь работы с каким-то ожесточением, точно разыскивал в
земле своего заклятого врага. Нет, брат, не уйдешь…
А когда бархатная поверхность этого луга мало-помалу серела, клочилась и росла, деревня вовсе исчезала, и только длинные журавли ее колодцев медленно и важно, как бы по
собственному произволу, то поднимали, то опускали свои шеи, точно и в самом деле были настоящие журавли, живые, вольные птицы божьи, которых не гнет за нос к
земле веревка, привязанная человеком.
— Только что, — продолжала та, не обращая даже внимания на слова барина и как бы более всего предаваясь
собственному горю, — у мосту-то к Раменью повернула за кустик, гляжу, а она и лежит тут. Весь бочок распорот, должно быть, гоны двои она тащила его на себе — земля-то взрыта!
Я остановился у Лукьяныча, который жил теперь в своем доме, на краю села, при самом тракте, на
собственном участке
земли, выговоренном при окончательной разделке с крестьянами.
И вам ничего не остается делать, как согласиться с этим воплем, потому что вы видите
собственными глазами и чуете сердцем, как всюду, и на
земле и под
землею, и на воде и под водою — всюду ползет немец.
В настоящее время все составляет бремя для помещика: и вода, и небо, и
земля, и даже
собственный, приходящий к разрушению дом.
Благодаря проекту Родиона Антоныча кукарское заводоуправление брало не только со всех посторонних, но даже со своих
собственных мастеровых за пользование казенной
землей в свою выгоду очень почтительный оброк — пятьдесят копеек и дороже за каждую десятину.
Это разом всех привело в нормальное настроение. Тайные советники забыли об уфимских
землях и, плавно откидывая ногами, двинулись за хозяйкой; Иван Тимофеич бросился вперед расчищать гостям дорогу; Очищенный вытянул шею, как боевой конь, и щелкнул себя по галстуху; даже"наш
собственный корреспондент" — и тот сделал движение языком, как будто собрался его пососать. В тылу, неслышно ступая ногами, шел злополучный меняло.
В первый еще раз на американской
земле он стоял в толпе людей, чувство которых ему было понятно, было в то же время и его
собственным чувством.
И вот раз он зашел на гумно; поговорив с мужичками о хозяйстве, хотя сам не умел отличить овса от пшеницы, сладко потолковав о священных обязанностях крестьянина к господину, коснувшись слегка электричества и разделения труда, в чем, разумеется, не понимал ни строчки, растолковав своим слушателям, каким образом
земля ходит около солнца, и, наконец, совершенно умилившись душой от
собственного красноречия, он заговорил о министрах.
В этом уезде уже мало оставалось
земель, принадлежавших башкирцам: все заселялись или казенными крестьянами, которым правительство успело раздать
земли, описанные в казну за Акаевский бунт, [Акаевский бунт — одно из крупнейших восстаний башкирского народа, вспыхнувшее в 1735 году под предводительством Акая.] прежде всеобщего прощения и возвращения
земель отчинникам-башкирцам, или были уже заселены их
собственными припущенниками, или куплены разными помещиками.
В первое время все занимало меня, все было ново, точно я вновь родился. Я мог спать на
земле, мог ходить босиком, — а это чрезвычайно приятно; мог стоять в толпе простого народа, никого не стесняя, и когда на улице падала извозчичья лошадь, то я бежал и помогал поднять ее, не боясь запачкать свое платье. А главное, я жил на свой
собственный счет и никому не был в тягость!
— Поверьте вы мне-с, — продолжала она милым, но в то же время несколько наставническим тоном, — я знаю по
собственному опыту, что единственное счастье человека на
земле — это труд и трудиться; а вы, князь, извините меня, ничего не делаете…
Но в первом ли, во втором ли, в третьем ли периоде, — шлющийся человек все шлющийся человек. Одумается ли он, наконец? Решится ли покончить с столицею и удалиться в свою"Проплеванную"? Как-то встретит его там Иван Парамонов? Дозволит ли ему поселиться в
собственном его разваливающемся доме и жить смирно, пока не придет смерть, и не сметет с лица
земли этого"лишнего человека", которого жизнь, со времени"катастрофы", сама сделалась постоянною, неперемежающеюся катастрофой!
Громкие крики, раздавшиеся шумно, внезапно, резко и звонко, точно труба на заре, разбудили меня и весь наш табор, приютившийся у огонька. Крики наполняли, казалось,
землю и небо, отдаваясь в мирно спавших лощинах и заводях Ветлуги. Ночные странники просыпались и протирали глаза; песочинец, которого вчера так сконфузил его
собственный скромный оклик заснувшей реки, теперь глядел с каким-то испугом и спрашивал...
Надо было удостовериться в этом
собственными глазами. К часам, ржавеющим в утробе
земли, я, конечно, чувствовал полнейшее равнодушие; но не позволить же другому воспользоваться ими! А потому на следующий же день я, снова поднявшись до зари и вооружившись ножом, отправился в сад, отыскал намеченное место под яблоней, принялся рыть и, вырывши чуть не аршинную яму, должен был убедиться, что часы пропали, что кто-то их достал, вытащил, украл!
Перед нею Федосей плавал в крови своей, грыз
землю и скреб ее ногтями; а над ним с топором в руке на самом пороге стоял некто еще ужаснее, чем умирающий: он стоял неподвижно, смотрел на Ольгу глазами коршуна и указывал пальцем на окровавленную
землю: он торжествовал, как Геркулес, победивший змея: улыбка, ядовито-сладкая улыбка набегала на его красные губы: в ней дышала то гордость, то презрение, то сожаленье — да, сожаленье палача, который не из
собственной воли, но по повелению высшей власти наносит смертный удар.
Осенняя беспросветная мгла висела над
землей, и что-то тяжелое чувствовалось в сыром воздухе, по которому проносились какие-то серые тени: может быть, это были низкие осенние облака, может быть — создания
собственного расстроенного воображения.
При таком противузаконном действии две передние сохи захватили
собственную мою
землю, доставшуюся мне еще при жизни от родителя моего, блаженной памяти Ивана, Онисиева сына, Перерепенка, начинавшуюся от амбара и прямою линией до самого того места, где бабы моют горшки.
Несомненные чему признаки из нижеследующего явствуют: во-1-х, оный злокачественный дворянин начал выходить часто из своих покоев, чего прежде никогда, по причине своей лености и гнусной тучности тела, не предпринимал; во-2-х, в людской его, примыкающей о самый забор, ограждающий мою
собственную, полученную мною от покойного родителя моего, блаженной памяти Ивана, Онисиева сына, Перерепенка,
землю, ежедневно и в необычайной продолжительности горит свет, что уже явное есть к тому доказательство, ибо до сего, по скаредной его скупости, всегда не только сальная свеча, но даже каганец был потушаем.
Подойдя к месту, то есть к тропе, охотник, наклонясь как дальше вперед, но не становясь обеими ногами вместе, очерчивает лопаточкой четвероугольник на самой бойкой тропе, так, чтобы тропа приходилась посредине, бережно снимает пласт снега почти до самой
земли и, сохраняя по возможности фигуру волчьих следов, кладет пласт снега позади себя, на свой
собственный след; на очищенном месте, которого величина должна быть соразмерна величине снасти, он ставит капкан с его полотном, разводит дуги, настораживает их и потом достает, также позади себя, чистого снегу и бережно с, лопаточки засыпает им капкан так, чтобы снежная поверхность была совершенно ровна, и на этом пушистом снегу, углом или концом рукоятки той же лопаточки, искусно выделывает тропу волчьих следов, копируя снятый им с этого места след.
Мне было приятно узнать, что она — пустое место в небесах, но все-таки хотелось бы, чтоб на луну упал большой метеор с силою, достаточной для того, чтоб она, вспыхнув от удара, засияла над
землей собственным светом.
Эта стена, однако ж, не с неба свалилась и не из
земли выросла. Мы имели свою интеллигенцию, но она заявляла лишь о готовности следовать приказаниям. Мы имели так называемую меньшую братию, но и она тоже заявляла о готовности следовать приказаниям. Никто не предвидел, что наступит момент, когда каждому придется жить за
собственный счет. И когда этот момент наступил, никто не верит глазам своим; всякий ощупывает себя словно с перепоя и, не находя ничего в запасе, кроме талантливости, кричит: «Измена! бунт!»
Исполнив это, Никита Федорыч направился к
собственному своему «огородишку», как называл он его, то есть огромному пространству отлично удобренной и обработанной
земли, на котором виднелись в изобилии яблони, груши, лен, ульи и где репа, морковь, лук и капуста терпели крайнюю обиду, ибо служили только жалким украшением.
Но сколько ни обкрадывали приказчик и войт, как ни ужасно жрали все в дворе, начиная от ключницы до свиней, которые истребляли страшное множество слив и яблок и часто
собственными мордами толкали дерево, чтобы стряхнуть с него целый дождь фруктов, сколько ни клевали их воробьи и вороны, сколько вся дворня ни носила гостинцев своим кумовьям в другие деревни и даже таскала из амбаров старые полотна и пряжу, что все обращалось ко всемирному источнику, то есть к шинку, сколько ни крали гости, флегматические кучера и лакеи, — но благословенная
земля производила всего в таком множестве, Афанасию Ивановичу и Пульхерии Ивановне так мало было нужно, что все эти страшные хищения казались вовсе незаметными в их хозяйстве.
Странно сказать это о литературе в то время, когда она из кожи лезла, по
собственному признанию, преследуя и обличая, карая и вырывая с корнем всякое зло и непотребство на
земле русской.
Силантий, как оброчный крестьянин, а следовательно, наблюдавший только за
собственными своими барышами, почел выгоднейшим отослать сына в соседнюю деревню на фабрику, а для обработки тощей, плохо удобренной
земли своей нанял батрака.
Обремененные наследственными недугами, больные и слабые, они считаются в родной семье за лишнюю тягость и с первых лет до того дня, когда оканчивают тихое, бездейственное поприще свое на
земле в каком-нибудь темном углу избы, испытывают одно только горе, приправляемое ропотом окружающих и горьким сознанием
собственной своей бесполезности.
Как прежде на всемирные события смотрели из маленькой форточки своего узенького окошечка с решеткой и меряли всю
землю собственной четвертью, так и теперь круг зрения нисколько не расширился.
В эту минуту блуждавший взгляд мой встретился со взглядом m-me M*, встревоженной, побледневшей, и — я не могу забыть этого мгновения — вмиг все лицо мое облилось румянцем, зарделось, загорелось как огонь; я уж не знаю, что со мной сделалось, но, смущенный и испуганный
собственным своим ощущением, я робко опустил глаза в
землю.
Какое страшное Мане-фекел вылетело из ваших уст!.. Коммунизм в основании! Сила, основанная на разделе
земель! И вы не испугались ваших
собственных слов?
Скотоводство держал большое-с, и поэтому
земля была удобрена, пропахана, как пух; все это, знаете, при
собственном глазе; рожь иные годы сам-пятнадцать приходила, а это по нашим местам не у всех бывает; выезд у него, знаете, был хоть и деревенский, но щегольской; люди одеты всегда чисто, опрятно; раз пять в год он непременно ночью обежит по всем избам и осмотрит, чтобы никто из людей не валялся на полушубках или на голом полу и чтобы у всех были войлочные тюфяки, — вот до каких тонкостей доходил в хозяйстве!
Полез сперва-наперво на дерево и нарвал генералам по десятку самых спелых яблоков, а себе взял одно, кислое. Потом покопался в
земле — и добыл оттуда картофелю; потом взял два куска дерева, потер их друг об дружку — и извлек огонь. Потом из
собственных волос сделал силок и поймал рябчика. Наконец, развел огонь и напек столько разной провизии, что генералам пришло даже на мысль: «Не дать ли и тунеядцу частичку?»
Как это Пьер мог додуматься до идеи жениться на дочери директора одного из первоклассных цирков? Или он не понимает, что расстояние от него до семьи Суров будет побольше, чем от
земли до неба? Или, может быть, Пьер замаскированный барон, граф или принц, у которого есть свои замки? Или он переодетый Гагенбек? Или у него в Америке есть свой
собственный цирк, вместимостью в двадцать тысяч человек, но только мы все об этом раньше не знали?
Я отыскивал его в истории человечества и в моем
собственном сознании, и я пришел к ненарушимому убеждению, что смерти не существует; что жизнь не может быть иная, как только вечная; что бесконечное совершенствование есть закон жизни, что всякая способность, всякая мысль, всякое стремление, вложенное в меня, должно иметь свое практическое развитие; что мы обладаем мыслями, стремлениями, которые далеко превосходят возможности нашей земной жизни; что то самое, что мы обладаем ими и не можем проследить их происхождения от наших чувств, служит доказательством того, что они происходят в нас из области, находящейся вне
земли, и могут быть осуществлены только вне ее; что ничто не погибает здесь на
земле, кроме видимости, и что думать, что мы умираем, потому что умирает наше тело, — всё равно что думать, что работник умер потому, что орудия его износились.